8 АДВОКАТСКАЯ ГАЗЕТА. Уголовнопроцессуальное право.

В ПРАКТИКЕ ВЕРХОВНОГО « СУДА РФ СФОРМИРОВАЛИСЬ СОМНИТЕЛЬНЫЕ, ЕСЛИ НЕ НЕЛЕПЫЕ, ЗАПРЕТЫ: ГОВОРИТЬ В ПРИСУТСТВИИ ПРИСЯЖНЫХ О ПЫТКАХ И УГРОЗАХ ОПЕРОВ; «ПОРОЧИТЬ» ФОРМАЛЬНО ДОПУСТИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА; ПРИВОДИТЬ ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ ДАННЫЕ ОБ ОБВИНЯЕМОМ И ПОТЕРПЕВШЕМ; ВНОСИТЬ В СОЗНАНИЕ ПРИСЯЖНЫХ РАЗУМНЫЕ СОМНЕНИЯ, УКАЗЫВАЯ НА ВОЗМОЖНОСТЬ СОВЕРШЕНИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ДРУГИМ ЛИЦОМ.

ТЕМА: суд присяжных В сетях неправовых предписаний Нелепые запреты в практике Верховного Суда РФ

Сергей Пашин ЧЛЕН СОВЕТА ПРИ ПРЕЗИДЕНТЕ РФ ПО РАЗВИТИЮ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА И ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА, ФЕДЕРАЛЬНЫЙ СУДЬЯ В ОТСТАВКЕ, К.Ю.Н., ЗАСЛУЖЕННЫЙ ЮРИСТ РФ

Автор данного отклика на статью Юрия Новолодского «Познавательные возможности присяжных заседателей» (см. «АГ». 2018. № 10 (267)), отмечая сомнительные запреты, сформировавшиеся в практике Верховного Суда РФ, приходит к выводу, что проблема современного суда присяжных – в мышлении высокопоставленных судей, заблудившихся в вопросе о соотношении допустимости и достоверности доказательств. Свежий взгляд на проблему познавательных возможностей присяжных заседателей можно сформировать, если рассмотреть судопроизводство не привычным для юристов образом, а например, как это сделал в свое время Эрик Берн. Он писал о суде как об игре, в которую играют люди. Это определение наилучшим образом подходит для состязательного процесса, в рамках которого соревнуются две стороны и есть независимый арбитр. Инквизиционный же процесс напоминает, скорее, испытание выносливости, и игривости в нем мало. Во многих интеллектуальноволевых баталиях стороны стремятся «прочитать» противника и в то же время исказить в свою пользу поступающую ему информацию, как, например, происходит в карточных играх – от подкидного до покера. В спорте объектом манипуляции становится также и блюститель правил – рефери, от которого скрывают факты использования допинга, действительный вес боксера, возраст, а то и пол атлета. Суд присяжных представляет собой соединение разнородного; в нем нераздельно, но и неслиянно соприкасаются казенный и народный элементы правосудия. Эта конструкция оказалась устойчивой и эффективной, что подтвердил тысячелетний опыт человечества. При этом судья располагает заведомо большим массивом информации об обстоятельствах дела, нежели присяжные заседатели, которые уголовного дела не читают, установок начальства и конфиденциальной информации от «смежников» из ФСБ не получают, но воспринимают доказательства только в ходе судебного следствия и в угодном председательствующему объеме. Никогда присяжные заседатели не участвовали в исследовании всех обстоятельств дела, и требовать этого – утопия. От них обязательно скрывается суть недопустимых доказательств; их избавляют от лицезрения шокирующих материалов; из благих побуждений им не сообщают о судимости обвиняемого; в начальный период работы суда присяжных в царской России от них утаивали даже причитающееся подсудимому наказание. И судья, и присяжные обладают жизненным опытом («предзнанием»), позволяющим придать смысл доказательствам. Поскольку опыт у них разный, из полученных знаний выходят несовпадающие истории, подобно тому, как у людей, играющих с кусочками мозаики, получаются уникальные картины. У судьи и присяжных заседателей сегодня, в отличие от царского времени, разнятся также и взгляды на смысл правосудия. В результате карательная практика «коронных судей» оказывается в десятки (!) раз более жестокой, чем практика представителей народа. В апелляционной же инстанции основанные на вердиктах оправдательные приговоры отменяются почти в 6 раз чаще, нежели обвинительные. Так, в 2017 г. Верховный Суд РФ отменил 6,25% обвинительных (28 из 448) и 35,29% оправдательных приговоров суда присяжных (18 из 51). Поскольку судьи (и коронные, и народные) остаются людьми, их познанию свойственны человеческие особенности. В частности, психологи давно установили, что люди, вовлеченные в деятельность, утрачивают объективность, чрезмерно доверяя версии, которую разрабатывают. Именно поэтому за энергичным расследованием наступает время неспешного суда. Присяжные заседатели «малого жюри», выносящего вердикт, в идеале не должны вовлекаться в потасовку обвинения и защиты и самостоятельно отыскивать истину, собирая доказательства или добиваясь их получения. Их долг – наблюдать, запоминать, взвешивать, оценивать, т.е. сохранять беспристрастие. Нехватка улик означает не требование восполнить пробелы в череде доказательств, а необходимость оправдания по причине разумных сомнений. «Большое жюри» в США выполняет порой функцию расследования, но ему именно потому и не доверено вынесение вердикта. Закон позволяет присяжным вернуться из совещательной комнаты и просить возобновления судебного следствия для выяснения интересующих их обстоятельств, что вполне удовлетворяет познавательные притязания представителей народа. Позволить же заседателям до удаления в совещательную комнату озадачить судью вопросом: «Имеется ли возможность получить и представить нам дополнительные сведения?» – означает сбить настрой тонкого механизма суда присяжных. Во-первых, судья не Гобсек, сидящий на мешке фактов и скупо отмеряющий их для своих товарищей по правосудию. Так мог бы вести себя инквизитор, но не судья в состязательном процессе. Вопрос подобный – не по адресу. Именно стороны избирают тактику обвинения и защиты и решают, какие доказательства и в какой момент выложить перед присяжными. Суд, ринувшийся по своей инициативе дополнять представленные сторонами сведения, рискует уподобиться слону в посудной лавке. Адвокат, который хочет утяжелить «информационную корзину», обязан заявить соответствующее ходатайство, а не атаковать судью возражениями против его пассивности. Во-вторых, подобный вопрос присяжного заседателя поставит под угрозу исход всего процесса, так как автор вопроса высказал суждение о достаточности доказательств до законного этапа оценки всех полученных доказательств в совокупности. Проблема современного суда присяжных – в мышлении высокопоставленных судей, заблудившихся в вопросе о соотношении допустимости и достоверности доказательств и не преодолевших буквализма, деформирующего их профессиональные ценности. В практике Верховного Суда РФ сформировались сомнительные, если не нелепые, запреты: говорить в присутствии присяжных о пытках и угрозах оперов; «порочить» формально допустимые доказательства; приводить характеризующие данные об обвиняемом и потерпевшем; вносить в сознание присяжных разумные сомнения, указывая на возможность совершения преступления другим лицом; демонстрировать им уже исследованные доказательства в ходе прений, а также передавать предметы и документы в совещательную комнату. «Приговор подлежит отмене, поскольку адвокат оказал воздействие на присяжных заседателей», – всерьез пишут в апелляционных определениях судьи, видящие в защитнике пасынка Фемиды. Они стреножили адвоката, опутав его сетями неправовых предписаний, ограничений и нареканий. «Им лишь бы прикрыть разговором / Готовый уже приговор», – пел в ритме вальса Юлий Ким. Улучшить ситуацию с информированностью присяжных можно, признав, наконец, что допустимость и достоверность – это не пресловутые «свойства» доказательств, а просто разныеуглы зренияна них. Судьяизучает показания подсудимого о пытках с точки зрения допустимости сделанных им следователю признаний, а присяжные – с позиции проверки их достоверности. Допустимое доказательство может быть недостоверным, а достоверное – недопустимым. Поэтому, например, в США защита может свободно внушать присяжным, что самооговор был вытоптан из клиента в полиции, хотя судья не исключил из разбирательства протокол признания задержанного. Оспаривать достоверность допустимых доказательств – можно и нужно. К сожалению, внося 15 мая 2018 г. поправки в постановление Пленума ВС РФ 2005 г. о производстве в суде присяжных, судьи ни на йоту не отступили от прежних неправовых позиций. Вне зависимости от отношения к идеям Юрия Новолодского следует поблагодарить его за сильный ход на шахматной доске уголовного процесса. Продолжение темы – в № 12 (269) .