Рекомендации СПЧ  затрагивали многие стороны регулирования адвокатской деятельности и статуса адвокатуры как мощного правозащитного института гражданского общества

         Константин Катанян ОБОЗРЕВАТЕЛЬ «АГ» БЕСЕДОВАЛ О деятельности высших судов, обеспечении дополнительных гарантий независимости адвокатов «АГ» рассказала член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ), заместитель председателя Конституционного Суда РФ в отставке, заведующая кафедрой судебной власти Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики» Тамара Морщакова.

– Тамара Георгиевна, уже 25 лет в России действует Конституционный Суд РФ, за эти годы он вынес немало «громких» решений: отдела КПСС до дела «ЮКОСа». Как изменилось за эти годы конституционное правосудие в России?
– Дело, рассмотренное КС РФ по Указу Президента РФ, о прекращении деятельности КПСС, было завершено решением, которое никогда так и не было исполнено. И тенденция неисполнения решений КС РФ существует до сих пор. Хотя, конечно, радует, что сегодня некоторые его посылы немедленно принимаются к действию. Последний пример – дело по жалобе Ильдара Дадина, где не только изменен приговор, но и стоит вопрос об изменении самого уголовного закона, а именно ст. 212.1 УК РФ.

– Порой по требованию КС РФ закон меняется довольно быстро, но не всегда в соответствии с решением суда.

– По делу КПСС тоже не было никакой реакции, влияющей на будущую практику. То, что деятельность партии была прекращена, от КС РФ не зависело. Некоторые даже упрекали КС РФ, что он вторгся в компетенцию судов общей юрисдикции, имеющих право прекращать деятельность партий. Но в данном случае не было никакой партии. Решающим для КС РФ стало заключение эксперта Владимира Туманова, последовательно доказавшего, что структура, которую называли КПСС, партией не была никогда. Существовало квази государство, механизм, формировавший вокруг себя целый социальный слой, но в этой организации отсутствовало демократическое партийное управление.

И, кстати, не были исполнены именно те пункты решения КС РФ, где содержались требования к процедурам организации демократической партии.

– Можно ли утверждать, что в последнее время КС РФ все реже принимает решения, формально основанные на инициативе власти?

– Конечно. Дела такого рода рассматриваются не по жалобам граждан, а по обращениям официальных государственных структур. Раньше в КС РФ часто обращался Президент РФ, сейчас таких запросов нет. Палаты парламента тоже перестали обращаться по вопросам, связанным с политическим интересом. В свое время было много обращений от депутатов, оставшихся в меньшинстве. Но и от них сейчас нет обращений. Важные политические проблемы решаются часто иначе, не в суде. А вот «громкие», вызывающие общественный интерес дела могут рассматриваться и по жалобам граждан, но очевидной политики в них не так много.

– В решении по запросу о возможности голосования заключенных КС РФ фактически признал, что такой запрет противоречит главе о правах человека, например, в отношении лиц, находящихся в колонии-поселении. Вы согласны?

 – Такой юридический вывод можно сделать. Однако здесь крайне важна судебная процедура. Процедуры проверки статей Конституции РФ на предмет их соответствия первым ее главам нет. Но поскольку смысл этих двух глав определяет толкование всех других положений Конституции РФ, то КС РФ исходил из требований ст. 55, согласно которой любые права могут быть ограничены в соответствии с законом только в определенных целях и соразмерно им. Именно это должен был проверить КС РФ. А еще ему пришлось проанализировать, что означает понятие «лица, находящиеся в местах лишения свободы по приговору суда» и достаточно ли оно дифференцировано. Оказалось, что недостаточно. Это и есть пример толкования Конституции РФ исходя из определенных системных связей разных ее норм. Нельзя не учитывать эти связи при толковании конституционной нормы, применяемой в качестве ориентира для проверки любых законов.

 – По статистике Верховного Суда
РФ, у нашего правосудия нет обвинительного уклона, так как много прекращенных дел, причем по разным основаниям. Почему же правозащитники настаивают на том, что надо противопоставлять осужденным только оправданных, которых пока 1%?

– Если дела прекращаются по не реабилитирующим основаниям, то их никак нельзя включать в эту статистику, так как здесь нет ни обвинительного, ни оправдательного уклона. Умер обвиняемый или истек срок давности – это, как и другие формальные обстоятельства прекращения дела, не свидетельствует об оправдательном эффекте. Еще судьи часто ссылаются на то, что более 60% дел – при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением или при заключении соглашения о сотрудничестве со следствием – рассматриваются по сокращенным процедурам, где не проводится исследование доказательств. Уголовный процесс предоставляет обвиняемому право исходить из презумпции невиновности, не приводить доказательства своей невиновности и рассчитывать на то, что все сомнения будут истолкованы в его пользу. Но на деле, когда один из соучастников признается во всем, что было и чего
не было, у нас принято предъявлять потом это признание как подтверждающее вину и другому человеку, названному соучастником. Причем без проверки и каких бы то ни было сомнений. Поэтому я не стала бы зачислять эти 60% дел в особую графу, где наличествует только признание вины, и потому считается, что оправдание невозможно. Хотя принципиально одно признание по закону не является доказательством вины. Зная о нашей склонности назначать наказание пожестче, а доказывать вину методами попроще, в том числе используя различное давление, я воздержалась бы считать каждое признание и своей, и тем более чужой вины априори соответствующим действительности.

– В подготовленных год назад СПЧ рекомендациях об обеспечении дополнительных гарантий независимости адвокатов при осуществлении ими профессиональной деятельности предлагалось принять поправки не только в УПК РФ, но и в УК РФ. Они касались воспрепятствования адвокатской деятельности. Как вы полагаете, они еще будут рассматриваться?

 – Рекомендации СПЧ затрагивали многие стороны регулирования адвокатской деятельности и статуса адвокатуры как мощного института гражданского общества. И наибольшие возражения вызвали положения, касающиеся как раз обеспечения статуса адвоката и роли адвокатуры как профессионального правозащитного объединения. С блоком наших рекомендаций, связанных с уголовным процессом, в Администрации Президента РФ согласились. Изменения же УК РФ вызвали возражения, основанные на том, что в данном Кодексе есть положения, запрещающие противодействовать деятельности целого ряда лиц. И не только должностных, но и, например, журналистов. Наши оппоненты полагают, что эти общие положения могут быть распространены также на адвокатов. Конечно, при большом желании можно было бы развивать правоприменительную практику в этом направлении. Хотя это не так просто, потому что в большинстве случаев есть перечень субъектов, профессиональная деятельность которых подлежит охране, а расширительно толковать уголовно-правовые запреты нельзя. По упрощающим защиту прав адвоката законодательным решениям, предлагаемым СПЧ, консенсус пока недостигнут. В другом блоке, связанном со статусом правозащитной адвокатуры (СПЧ всегда именно так ее называет), нам также не удалось прийти к единому мнению. Положения действующего Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» (далее – Закон об адвокатуре) гласят, что именно адвокатское сообщество должно сохранять право на выработку норм корпоративной деятельности и норм, касающихся статуса адвоката. И государство, приняв этот закон, гарантировало адвокатуре такую самостоятельность. Но Минюст России почему-то считает, что адвокаты должны быть больше управляемы сверху. В советские времена Министерство юстиции резко критиковали за то, что оно пыталось обеспечивать руководство адвокатурой. А ведомство оправдывалось тем, что оно, дескать, не пытается влиять на профессиональную деятельность адвокатов, а лишь контролирует организацию деятельности адвокатуры. Когда советские времена миновали, удалось принять относительно демократический Закон об адвокатуре. А сейчас опять чиновникам хочется управлять людьми свободных профессий – адвокатами, нотариусами, объединенными в профессиональные негосударственные правозащитные структуры.

– Хотелось еще вспомнить о рекомендации СПЧ относительно вознаграждения адвокатов. Вы думаете, что в условиях кризиса реально обеспечить гарантии целевого бюджетного финансирования?

– Думаю, с кризисом это никак не связано. Если бы речь велась о повышении ставок, по которым адвокатам платят в случае их назначения правоохранительными органами или судами, тогда можно было бы думать о возможностях бюджета. Но мы-то говорим о том, в чьих руках должны находиться те бюджетные ассигнования, которые не могут быть не выделены для обеспечения обязательной защиты по уголовным делам. СПЧ предлагал, чтобы этими средствами распоряжались не следственные органы и не суды, имеющие свои бюджеты, которые адвокатские структуры не могут контролировать даже в целях охраны своих финансовых прав. Но поскольку из года в год возрастает задолженность по выплате адвокатского вознаграждения за обязательную защиту, следовательно, средства не расходуются целевым образом и вовремя не перечисляются. Если бы эти деньги отдать органам, которые не могли бы их перераспределять хотя бы во времени, положение заметно улучшилось бы. Закон об адвокатуре позволяет это сделать. Именно для этого и создавались руководящие структуры адвокатского сообщества. Есть, правда, технические проблемы, связанные с отсутствием у адвокатуры автоматизированной системы учета движения бюджетных средств. Но они уже практически решены. И потому реально задача изменить «держателя» этих средств может быть решена уже в 2017 г.

– Что вы думаете о споре между сторонниками видеозаписи судебных заседаний и теми, кто считает, что достаточно протокольной аудиозаписи?

 – Этот вопрос ясен, как день. Но в поисках решений или для маскировки ухода от них у нас обычно любят прятаться за видимость решений. То, что сейчас говорят о необходимости видеозаписи, я бы назвала мошенничеством в крупном масштабе. Потому что видеозапись дорого стоит и ее трудно внедрить в условиях кризиса. Но это только финансовая сторона манипуляции. Гораздо более серьезная сторона – процессуальная. Видеозапись не обеспечивает подлинного и объективного отражения того, что происходило в судебных процедурах. Картинка будет показывать далеко не все. Тот, кто не захочет попасть в объектив, всегда сможет от него уклониться. И главное – непонятно, зачем тратить столько денег на очень сомнительное «кино», когда можно обойтись весьма скромными расходами. Аудиозапись стоит копейки, а предположения о возможности ее фальсификации отметаются очень просто – достаточно копии аудиозаписи вручить после судебного заседания его участникам. Создается полная и объективная возможность анализа того, что происходило в зале суда, в том числе тех безобразий, которые имели место, экономятся время судьи на рассмотрение замечаний на протокол и усилия сторон, подающих такие замечания. Наконец, не нужны квалифицированные кадры для ведения протокола судебного заседания. Могу только предположить, что стремление избежать действительно объективной фиксации происходившего – это главная задача данной схемы с внедрением видеозаписи.